На Дерибасовской открылася пивная...
Эх, Жора, подержи мой макинтош!
Когда качаются фонарики ночные
Я сын рабочего, подпольщика-партийца
Жестокий закон для народа создали
Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая,
Здравствуй, моя Мурка, и прощай!
Ты зашухерила всю нашу малину,
А теперь «маслину» получай.
И лежишь ты, Мурка, в кожаной тужурке,
В голубые смотришь небеса.
Ты теперь не встанешь,
Шухер не поднимешь
И не будешь капать никогда.
Разве тебе, Мурка, плохо было с нами?
Разве не хватало барахла?
Что тебя заставило связаться с легашами
И пойти работать в Губчека?
Раньше ты носила туфли из Торгсина,
Лаковые туфли «на большой»,
А теперь ты носишь рваные калоши,
И мильтон хиляет за тобой.
Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорога
Здравствуй, моя Мурка, и прощай!
Ты зашухерила всю нашу малину
И теперь за это получай!
На Дерибасовской открылася пивная...
На Дерибасовской открылася пивная.
Там собиралась вся компания блатная.
Там были девушки Маруся, Вера, Рая,
И с ними Вася, Вася Шмаровоз.
Три полудевки и один роскошный мальчик,
Который ездил побираться в город Нальчик,
Но возвращался на машине марки Форда
И шил костюмы элегантно, как у лорда.
Но вот вошла в пивную Роза-молдаванка.
Она была собой прелестна, как вакханка.
И к ней подсел ее всегдавешний попутчик
И спутник жизни Вася Шмаровоз.
Держа ее, как держат ручку у трамвая,
Он говорил: — Ах, моя Роза дорогая,
Я вас прошу, нет, я вас просто умоляю
Мне подарить поломное танго.
Потом Арончик пригласил ее на танец.
Он был для нас тогда совсем как иностранец.
Он пригласил ее галантерейно очень
И посмотрел на Шмаровоза между прочим.
Хоть танцевать уж Роза больше не хотела,
Она и с Ваською порядочно вспотела,
Но улыбнулась лишь в ответ красотка Роза,
Как засверкала морда Васьки Шмаровоза.
Арону он сказал в изысканной манере:
— Я б вам советовал пришвартоваться к Вере,
Чтоб я в дальнейшем не обидел вашу маму, —
И прочь пошел, поправив белую панаму.
Там был маркер один, известный Моня,
Об чей хребет сломали кий в кафе Фанкони,
Побочный сын мадам Олешкер, тети Эси,
Известной бандерши в красавице Одессе.
Он подошел к нему походкой пеликана,
Достал визитку из жилетного кармана
И так сказал ему, как говорят поэты: —
Я б вам советовал беречь свои портреты.
Но нет, Арончик был натурой очень пылкой:
Ударил Розочку по кумполу бутылкой,
Официанту засадили вилку в бок —
На этом кончилось подомное танго.
На Аргентину это было не похоже.
Вдвоем с приятелем мы получили тоже,
И из пивной нас выбросили разом —
Он с шишкою, я с синяком под глазом.
На Дерибасовской закрылася пивная.
Ах, где же эта вся компания блатная?
Ах, где вы, девочки, Маруся, Роза, Рая,
И где ваш спутник Вася Шмаровоз?
Это было в городе Одессе, готое,
Где воров немалое число.
Катера там ходят беспрестанно, готое,
Девки любят карты и вина.
Завелася там одна девчонка, готое,
За нее пускали финки в ход,
За ее красивую походку, готое,
Костя пригласил ее в кино.
— В крепдешины я тебя одену, готое,
Лаковые туфли нацеплю,
Золотую брошь на грудь повешу, готое,
И с тобой на славу заживу.
— Крепдешины ты нигде не купишь, готое,
Лаковые туфли не найдешь,
Потому что нет их в магазине, готое,
А на рынке ты не украдешь.
Костя не стерпел такой обиды, готое,
Кровью налилось его лицо,
Из кармана вытащил он финку, готое,
И всадил под пятое ребро.
Это было в городе Одессе, готое,
Где воров немалое число,
Катера там ходят беспрестанно, готое,
Девки любят карты и вино.
Шпион и малина
Стою я раз на стреме,
Держу в руке наган,
И вдруг ко мне подходит
Неизвестный мне граждан.
Он говорит: — В Марселе
Такие кабаки!
Такие там мамзели,
Такие бардаки!
Там девочки танцуют голые,
Там дамы в соболях,
Лакеи носят вина,
А воры носят фрак.
Вытаскивает ключик,
Открыл свой чемодан.
Там были деньги-франки
И жемчуга стакан.
— Бери, — говорит, — деньги-франки,
Бери весь чемодан,
А мне за то советского
Завода нужен план.
Советская малина
Собралась на совет.
Советская малина
Врагу сказала: — Нет!
Мы сдали того суку
Войскам НКВД.
С тех пор его по тюрьмам
Я не встречал нигде.
Нам власти руку жали,
Жал руку прокурор,
И сразу всех забрали
Под усиленный надзор.
И вместо благодарности
Не дале как вчера
Последнюю малину
Прикрыли мусора.
С тех пор имею, братцы,
Одну лишь в жизни цель:
Ах, как бы мне добраться
В ту самую Марсель,
Где девочки танцуют голые,
Где дамы в соболях,
Лакеи носят вина,
А воры носят фрак!
Сын поварихи и лекальщика,
Я в детстве был примерным мальчиком,
Послушным сыном и отличником
Гордилась дружная семья.
Но мне, невинному тогда еще,
Попались пьющие товарищи,
На вечеринках и в компаниях
Пропала молодость моя.
Припев: Увяли розы, умчались грезы,
И над землею день угрюмый встает,
Проходють годы, но нет исходу,
И мать-старушка слезы горькие льет.
А я все дозы увеличивал,
Пил и простую и «Столичную»,
И в дни обычные, и в праздники
Вином я жизнь свою губил.
И хоть имел я представление,
Что это есть мое падение,
И на работу стал прогуливать,
И похмеляться полюбил.
Припев
Эх, Жора, подержи мой макинтош!
Я с детства был испорченный ребенок,
На маму и на папу не похож.
Я женщин уважал чуть не с пеленок.
Эх, Жора, подержи мой макинтош!
Друзья, давно я женщину не видел.
Так чем же я мужчина не хорош?
А если я кого-нибудь обидел —
Эх, Жора, подержи мой макинтош!
Я был ценитель чистого искусства,
Которого теперь уж не найдешь.
Во мне горят изысканные чувства.
Эх, Жора, подержи мой макинтош!
Мне дорог Питер и Одесса-мама,
Когда ж гастроли в Харькове даешь,
Небрежно укротишь любого хама.
Эх, Жора, подержи мой макинтош!
Пусть обо мне романы не напишут.
Когда ж по Дерибасовской идешь,
Снимают урки шляпы, лишь заслышат:
«Эх, Жора, подержи мой макинтош!»
Когда качаются фонарики ночные,
И вам на улицу опасно выходить,
Я из пивной иду,
Я ничего не жду,
Я ничего уже не в силах изменить.
Мне бабы ноги целовали, как шальные,
Одна вдова со мной пропила отчий дом.
А мой нахальный смех
Всегда имел успех,
И моя юность раскололась, как орех.
Сижу на нарах как король на именинах,
И пайку черного мечтаю получить.
Гляжу, как сыч, в окно,
Теперь мне все равно,
Я никого уж не сумею полюбить!
Я сын рабочего, подпольщика-партийца
Я сын рабочего, подпольщика-партийца,
Отец любил меня, и я им дорожил.
Но извела отца проклятая больница:
Туберкулез его в могилу положил.
И я остался без отцовского надзора,
Я бросил мать, а сам на улицу ушел,
И эта улица дала мне кличку вора,
Так незаметно до решеточки дошел.
Блатная жизнь — кильдины и вокзалы,
И словно в пропасть лучшие года...
Но в тридцать третьем, с окончанием канала,
Решил преступный мир забыть я навсегда.
Приехал в город — позабыл его название,
Хотел на фабрику работать поступить.
Но мне сказали: — Вы отбыли наказание,
Так будьте ласковы наш адрес позабыть.
Порвал, братва, я эту справочку с канала,
Какую добыл пятилетним я трудом!
И снова жизнь меня блатная в руки взяла,
И снова — кражи, уголовка, исправдом.
Костюмчик серенький, ботиночки со скрипом
Я на тюремные халаты променял.
Да восемь лет немало горя мыкал,
Из-за тебя, моя дешевка, пострадал.
И вот опять схожу я на вокзале,
А ты такая же, как восемь лет назад.
Своими жгучими прекрасными глазами
Ты вновь к себе мой привлекаешь взгляд.
Ты подошла ко мне и сразу так сказала,
Ты по-блатному мне Сказала: — Ну, пойдем.
А поздно вечером поила меня водкой
И завладела моим сердцем, как рублем.
Ведь никогда я не был хулиганом,
А хулиганом ты сделала меня,
Ты познакомила с малиной и с наганом,
И до тюрьмы меня ты довела.
Вот такие дела.
По тундре, по железной дороге
Я сижу за решеткой,
Слезы взор мой туманят.
Пред людьми я виновен,
Перед Богом я чист.
Предо мною икона
И запретная зона,
А на вышке маячит
Очумелый чекист.
Припев: По тундре, по железной дороге,
Где мчится курьерский
«Воркута — Ленинград».
Мы бежали с тобою
Зеленеющим маем,
Когда тундра надела
Свой весенний наряд.
Мы бежали с тобою,
Опасаясь погони,
Чтобы нас не настигнул
Пистолета заряд.
Припев
Дождь нам капал на рыла
И на дуло нагана.
Вохра нас окружила,
— Руки в гору! — кричат.
Но они просчитались,
Окруженье пробито.
Кто на жизнь смотрит смело,
Того пули щадят.
Припев
Мы теперь на свободе,
Мы ушли от погони,
Нас теперь не настигнет
Пистолета заряд.
Мы теперь на свободе,
О которой мечтали,
О которой так много
Говорят в лагерях.
Припев: По тундре, по железной дороге,
Где мчится курьерский
«Воркута — Ленинград».
Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый.
Как шли мы по трапу на борт,
В суровые мрачные трюмы.
На море спускался туман,
Ревела стихия морская.
Вставал впереди Магадан —
Столица Колымского края.
Не песня, а жалобный крик
Из каждой груди вырывался,
— Прощай навсегда, материк! —
Хрипел пароход, надрывался.
От качки стонали зэка,
Обнявшись, как родные братья,
И только порой с языка
Срывались глухие проклятья.
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой!
Сойдешь поневоле с ума,
Отсюда возврата уж нету.
Пятьсот километров — тайга,
В тайге этой дикие звери.
Машины не ходят туда,
Бредут, спотыкаясь, олени.
Там смерть подружилась с цингой,
Набиты битком лазареты,
Напрасно и этой весной
Я жду от любимой ответа.
Не пишет она и не ждет,
И в светлые двери вокзала —
Я знаю — встречать не придет,
Как это она обещала.
Прощай, моя мать и жена,
Прощайте, любимые дети,
Знать, горькую чашу до дна
Придется мне выпить на свете!
Жестокий закон для народа создали
Жестокий закон для народа создали
Настроили тюрем, кругом лагеря,
И тысячи тысяч этапами гнали
Туда, где в безмолвии стынет земля.
Поймав беглеца самосудом судили,
Кололи штыками и били в лицо.
Истерзанных нам на показ выводили,
Чтоб не было впредь в лагерях беглецов.
И кто испытал эти страшные муки,
Тот проклял Октябрь и Советскую власть,
Тот молча ломал себе ноги и руки,
Чтоб хоть в лазарет ненадолго попасть.
А годы пройдут, и ты выйдешь на волю,
Но близких и милых уже не найдешь,
И ты проклянешь свою горькую долю
За то, что в Советском Союзе живешь.
На заливе тает лед весною
И деревья скоро расцветут,
Только под конвоем нас с тобою
В лагеря этапом повезут.
Снова эти крытые вагоны,
И колес унылый перебой,
Снова опустевшие перроны
И собак конвойных злобный вой.
В лагерях не знают о свободе,
Там нельзя об этом говоритъ,
Там винтовки часовых на взводе
Вам свободу могут заменить.
Скоро вы узнаете, как- летом
Васильки на поле зацветут,
Разве мы узнаем все об этом,
Ведь цветы свободных только ждут.
День за днем года пройдут упрямо,
Все забудут наши имена,
И не никто не вспомнит, только мама
Скажет, что у сына седина.
Скажет, что мой сын еще вернется,
Тот, кто любит, долго будет ждатъ.
Может быть, кому из вас придется
Эту боль, как матери узнать.
На заливе тает лед весною,
И деревья скоро расцветут,
Только под конвоем нас тобою
В лагеря этапом повезут.
Не печалься, любимая...
Чередой, за вагоном вагон,
С мерным стуком по рельсовой стали
Спецэтапом вдет эшелон
С пересылкой в таежные дали.
Заметает пургой паровоз,
В окнах блещет морозная плесень.
И порывистый ветер донес
Из вагона печальную песню.
Припев: «Не печалься, любимая,
За разлуку прости меня,
Я вернусь раньше времени,
Дорогая моя.
Как бы ни был мне приговор строг,
Я вернусь на любимый порог
И, тоскуя по ласке твоей,
Я в окно постучу».
Здесь на каждом вагоне замок,
Две доски вместо мягкой постели,
И, укутаны в синий дымок,
Нам кивают угрюмые ели.
Двадцать лет трудовых лагерей,
И в подарок рабочему классу
Там, где были тропинки зверей,
Мы проложим таежную трассу.
Припев
Утопали в снегах трактора,
Даже «сталинцу» сил не хватало,
И тогда под удар топора
Эта песня в тайге прозвучала.
Среди серых отрывистых скал,
Где раскинулись воды Байкала,
Где бродяга судьбу проклинал,
Эта песня и там прозвучала.
Припев: «Не печалься, любимая,
За разлуку прости меня,
Я вернусь раньше времени,
Дорогая моя.
Как бы ни был мне приговор строг,
Я вернусь на любимый порог,
И, тоскуя по ласке твоей,
Я в окно постучу».
Двадцать второго июня
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война.
Кончилось мирное время.
Нам расставаться пора.
Я уезжаю и обещаю
Верным вам быть навсегда.
И ты смотри,
Чувством моим не шути.
Выйди, подруга, к поезду друга,
Друга на фронт проводи.
Дрогнут колеса вагона,
Поезд помчится стрелой.
Ты мне - с перрона, я-с эшелона
Грустно помашем рукой.
Пройдут года.
Снова увижу тебя.
Ты улыбнешься, к сердцу прижмешься,
Вновь поцелуешь меня.
Как у нас на фронте всякое бывало:
Раз на поле боя встретил я козла.
Голову скотине бомбой оторвало.
У себя потрогал - вроде бы цела.
Раз сижу в землянке, чайник закипает.
Взрыв - и больше нету дзота моего.
Я гляжу на чайник чайник протекает.
У себя потрогал - вроде ничего.
А однажды в штабе, от войны подале,
Я случайно встретил друга своего.
На груди у друга - ордена-медали,
У себя потрогал - вроде ничего.
В одном городе жила парочка,
Он был шофер, она - счетовод,
И была у них дочка Аллочка,
И пошел ей тринадцатый год.
Вот пришла война. Мужа в армию
Провожала жена на вокзал...
Распростившися с женой верною,
Он такие слова ей сказал:
- Ухожу на фронт драться с немцами,
И тебя, и страну защищать,
А ты будь моей женой верною
И старайся почаще писать.
Вот уж год война, и второй война,
Стала мужа жена забывать:
С лейтенантами и майорами
Поздно вечером стала гулять.
«Здравствуй, папочка, - пишет Аллочка.
Мама стала тебя забывать.
С лейтенантами и с майорами
Поздно вечером стала гулять...
Здравствуй, папочка, - пишет Аллочка. -
А еще я хочу написать,
Что вчерашний день мать велела мне
Дядю Петю отцом называть».
Получив письмо, прочитав его,
Муж не стал уж собой дорожить.
И в последний бой пал он смертию,
И сейчас он в могиле лежит.
Ах вы, женушки, вы неверные,
Муж на фронте, а вы здесь гулять!
Война кончится, мужевья придут -
Что вы будете им отвечать?
Я кончаю петь. Не взыщите вы,
Что у песни печальный конец.
Вы еще себе мужа встретите,
А детям он неродный отец.
