На улице дождик и слякоть бульварная
Там, в саду при долине,
Громко пел соловей,
А я, мальчик, на чужбине
Позабыт от людей.
Позабыт-позаброшен
С молодых юных лет,
А я мальчик-сиротинка,
Счастья-доли мне нет.
Я чужой на чужбине
И без роду живу,
И родного уголочка
Я нигде не найду.
Вот нашел уголочек,
Да и тот не родной -
В исправдоме за решеткой,
За кирпичной стеной.
Привели, посадили,
А я думал - шутя.
А наутро объявили:
- Расстреляют тебя.
Вот убьют, похоронят,
И не будет меня,
И никто не узнает,
Где могилка моя.
На мою на могилку,
3натъ, никто не придет.
Только раннею весною
Соловей пропоет.
Пропоёт, прощебечет
И опять улетит,
Моя бедная могилка
Одиноко стоит.
У других на могилках
Всё цветы да венки -
У меня, у сиротинки,
Обгорелы пеньки.
Там, в саду при долине,
Громко пел соловей,
А я, мальчик, на чужбине
Позабыт от людей.
Позабыт - позаброшен
¾ /Dm/%/D7/Gm/
//:Gm6/Dm/A7/Dm://
Стоит одиноко девчонка, рыдает
И тихо по-детски туманы зовет:
- Туманы, туманы, а где моя мама?
Чего моя мама ко мне не идет?
Мне было три года, когда умерла ты.
С тех пор на могилку ношу я цветы,
С тех пор меня, мама, никто так не любит
Никто не ласкает так нежно, как ты.
Сиротская жизнь не балует, не нежит,
Зачем появляться мне было на свет!
Туманы, туманы, верните мне маму,
Без мамы мне счастья и радости нет.
Туманы гуляют, гуляют на воле
И будто не слышат девчонки слова:
- Ах, мама родная, услышь, дорогая,
Услышь, как рыдает дочурка твоя!
Туманы седые плыли над могилкой,
Как будто хотели ей что-то сказать. -
Скажите, туманы, как жить мне без мамы?
Такую, как мама, уж мне не сыскать.
Я вижу, как ветер развеял туманы,
А я на могилке стою все одна,
Цветы поливаю своими слезами -
Такая, наверно, мне вышла судьба.
Не знает девчонка, что в поле широком
Туман ту могилку покрыл серебром.
- Туманы, туманы, верните мне маму,
Верните мне маму, прошу об одном.
Любите вы маму, цените вы маму,
Вы мамину ласку узнаете все.
Умрет ваша мама, тогда вы поймете:
За золото маму не купишь нигде.
Нью-Йорк окутан голубым туманом,
Была зима, холодный ветер дул.
Стоял мальчишка в старом фраке рваном,
Стоял и пел в блуждающем кругу:
- Подайте, сэр, о мисс, не проходит®,
Я вам спою, чем жизнь моя горька,
А у меня лежит больная мама,
Она умрет, когда придет весна.
А в городах большой архитектуры
Стоят роскошные богатые дворцы.
Живут там дети в ласке и культуре,
У них богатые и знатные отцы.
И нипочем им уличные драмы,
Им так легко исполнить свой каприз,
А у меня лежит больная мама,
Подайте сэр, не откажите, мисс.
Замерзли ножки, ручки посинели,
Покрылась снегом белым голова,
Не слышит мать, как в голубом тумане
Звучат последние мальчишкины слова.
- Подайте, сэр, о мисс, не откажите,
Я вам спою, чем жизнь моя горька,
А у меня лежит больная мама,
Она умрет, когда придет весна.
Нью-Йорк окутан голубым туманом,
Была зима, холодный ветер дул.
Лежал мальчишка в старом фраке рваном,
Лежал в снегу, в блуждающем кругу.
Пойдут на север составы новые,
Кого ни спросишь - у всех Указ...
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз.
А завтра рано покину Пресню я,
Уйду с этапом на Воркуту.
И под конвоем в своей работе тяжкой,
Быть может, смерть я себе найду.
Друзья накроют мой труп бушлатиком,
На холм высокий меня снесут
И закопают в землю меня мерзлую,
А сами молча в барак уйдут.
Никто не знает, когда тебе, любимая,
О том напишет товарищ мой.
Не плачь, не плачь, подруга моя милая,
Я не вернусь уже к тебе домой.
Этап на север, срока огромные,
Кого ни спросишь - у всех Указ.
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз.
Здесь, на русской земле, я чужой и далекий,
Здесь, на русской земле, я лишен очага.
Между мною, рабом, и тобой, одинокой,
Вечно сопки стоят, мерзлота и снега.
Я писать перестал: письма плохо доходят.
Не дождусь от тебя я желанных вестей.
Утомленным полетом на юг птицы уходят.
Я гляжу на счастливых друзей - журавлей.
Пролетят они там, над полями, лугами,
Над садами, лесами, где я рос молодым,
И расскажут они голубыми ночами,
Что на русской земле стал я сыном чужим.
Расцветет там сирень у тебя под окошком.
Здесь в предсмертном бреду будет только зима
Расскажите вы всем, расскажите немножко,
Что на русской земле есть земля Колыма.
Расскажите вы там, как в морозы и слякоть,
Выбиваясь из сил, мы копали металл,
Ах, как больно в груди и как хочется плакать,
Только птицам известно в развалинах скал.
Я не стал узнавать той страны, где родился,
Мне не хочется жить. Хватит больше рыдать.
В нищете вырастал я, с родными простился.
Я устал, журавли. Вас не в силах догнать.
Год за годом пройдет. Старость к нам подкрадется,
И морщины в лице... Не мечтать о любви.
Неужели пожить по-людски не придется?
Жду ответ, журавли, на обратном пути.
На улице дождик, и слякоть бульварная.
Тонкими иглами душу гнетет.
Девушка бледная в беленьких туфельках.
Словно шальная, по бульвару бредет.
На улице дождик, обуть было нечего,
В белых туфлях на бульвар вы пошли.
Ножки промокли, и вы простудились,
А уж наутро в больницу слегли.
Белые туфельки вам были куплены
За нежные ласки богатым купцом.
И в этот же вечер стройными ножками
Вы вальс танцевали, кружились кольцом.
Теперь вы лежите совсем непохожая,
Белые туфли стоят возле вас.
Белые туфельки, белое платьице,
Белое личико, словно атлас.
Радуйся, девочка, радуйся, милая,
Что ваша смерть так рано пришла.
Вас засосала слякоть бульварная.
Вся ваша жизнь в белых туфлях прошла.
Сейчас скажу я вам рассказ,
Своими видел я глазами...
Судили девушку одну,
Она была дитя годами.
Она просила говорить,
И судьи ей не отказали.
Когда ж закончила она,
Весь зал наполнился слезами.
- В каком-то непонятном сне
Он овладел, безумец, мною,
И тихо вкралась в душу мне
Любовь коварною змеею.
И долго я боролась с ней,
Но чувств своих не победила,
Ушла от матери родной...
О, судьи, я его любила!
Но он другую полюбил,
Стал издеваться надо мною.
Меня он гнал и презирал,
Не дорожил, безумец, мною.
Однажды он меня прогнал,
Я отомстить ему решила...
Вонзила в грудь ему кинжал.
О, судьи, я его убила.
Прощай, мой мальчик дорогой,
Тебя я больше не увижу.
А судьи, вас, а судьи, вас,
А судьи, вас я ненавижу.
И пошатнулася она,
Последний вздох в груди раздался.
И приговор в руках судьи
Так недочитанным остался.
Вот солнце закатилось,
Замолк шум городской,
Маруся отравилась,
Вернувшися домой.
В каморке полутемной,
Ах, годы обитал
Цветочек этот скромный
И грустно погибал.
Измена друга злая
Яд в сердце ей влила,
Душа ее младая
Обиды не снесла.
Ее в больницу живо
Решили отвезти,
Врачи там торопливо
Старалися спасти.
- К чему старанья эти!
Ведь жизнь меня страшит.
Я лишняя на свете,
Пусть смерть свое свершит.
В одной деревне парень жил,
Э-лон-ля-ли, э-лон-ла-ла,
В одной деревне парень жил,
Со злою девушкой дружил
Она сказала: «Для свиней»,
Э-лон-ля-ли, э-лон-ла-ла,
Она сказала: «Для свиней
Брось сердце матери твоей»
И вот пошёл, убил он мать,
Э-лон-ля-ли, э-лон-ла-ла,
И вот пошёл, убил он мать,
Взял сердце, бросился бежать.
Когда бежал, споткнулся вдруг,
Э-лон-ля-ли, э-лон-ла-ла,
Когда бежал, споткнулся вдруг
И сердце выронил из рук
И вот в пыли оно лежит,
Э-лон-ля-ли, э-лон-ла-ла,
И вот в пыли оно лежит,
Вдруг слышит: сердце говорит.
Со страхом внемлет он земле,
Э-лон-ля-ли, э-лон-ла-ла,
Со страхом внемлет он земле:
«Мой сын, не больно ли тебе»
Печка
В одном городе близ Саратова,
Под названием тот город Петровок,
Там жила семья небогатая.
Мать бледна там была, словно воск.
Долго мучилась, разнесчастная,
И решила покинуть наш свет,
Позвала к себе своих детушек
И дала им последний совет:
— Милы детушки, покидаю вас,
Трудно будет без мамки вам жить,
Не оденут вас, не обуют вас,
И голодным придется ходить.
Поглядев на них, мать заплакала,
И вздохнула она тяжело.
— Милы детушки, покидаю вас, —
Так закончила слово свое.
Схоронил отец одинокую,
Стал теперь для детей сам не свой,
Он нашел себе жену новую,
С черствым сердцем, кровавой душой.
И не раз, не два говорит она:
— Милый мой, уничтожь ты детей.
Печку вытопи и сожги ты их,
Нам вдвоем будет жить веселей.
Так и сделал он по словам ее,
Быстро печку отец затопил,
Засадил в мешок сына младшего.
Тут же в печку его положил.
— Милый папочка, — просит девочка,
Завяжи мне от страха глаза.
Чтоб не видеть мне смерть ужасную,
И простимся с тобой навсегда.
Завязал глаза отец девочке
И хотел ее в печку бросать,
Это видела одна женщина,
Стала громко в окошко стучать.
Собрался народ, спасли девочку,
А братишка уж мертвый лежал,
Лицо черное, обгорелое,
Факт кошмарный пред всеми предстал.
Люди плакали вместе с девочкой,
Получившей тяжелый удар,
И милиция тут приехала —
Арестован был злобный варвар.
Вдали пылающий камин,
Судили парня молодого,
Он был красивый сам собой,
Но много в жизни сделал злого.
Он попросился говорить,
И судьи слово ему дали,
И речь его была полна
Тоски и горя, и печали.
Когда мне было десять лет,
Я из семьи родной сорвался,
Я научился воровать,
И со шпаною я связался.
Когда мне было двадцать лет,
Я был в кругу друзей «хороших»,
Я научился убивать
И зашибал помногу грошей.
Однажды мы вошли в село,
Где люди тихо, мирно спали,
Мы стали грабить один дом,
Но света в нем не зажигали.
Когда ж окончился грабеж,
Мои друзья уж уходили,
Я на минуту свет зажег,
О, люди, что я там увидел:
Передо мной стояла мать,
В груди с кинжалом умирая,
А на полу лежал отец,
Убит рукою атамана.
А шестилетняя сестра
В кроватке тихо умирала,
Она, как рыбка без воды,
Свой ротик чуть приоткрывала.
Когда он кончил говорить,
Весь зал наполнился слезами.
Его просили пощадить,
Но судьи приговор читали.
Хоть ты всю правду рассказал,
Мы пощадить тебя не можем.
За злодеяния твои
Мы смертный приговор выносим
Вдали пылающий камин,
Вели к расстрелу молодого
Он был красивый сам собой,
Но много в жизни сделал злого.
На улице дождик и слякоть бульварная
На улице дождик и слякоть бульварная.
Два старика детский гробик несли.
Спьяну икая, кого-то ругая,
Как будто ненужное что-то несли.
Вдруг в повороте, их путь пресекая,
Красивая дама с любовником шла.
Словно девчонка, шутя и болтая,
Букетик цветов пред собою несла.
Хотела она к тому гробу приблизиться,
Чтоб детский тот гробик цветами убрать,
Но что-то в раздумьи назад обернулася,
И на глаза накатилась слеза.
Вспомнила дама, как в прежние ночи
В диких мученьях рожалася дочь.
Зверски взглянув на тот маленький гробик
И приказала убрать его прочь. .
Двум старикам, что напилися допьяна,
Велела малютку быстрей закопать.
Ну, а сама побрела к ресторану,
Чтобы вином свое горе залить.
Дама всю ночь в ресторане гуляла.
Грусть и тоска ее сердце грызла.
Рюмку за рюмкой вино выпивала,
Многим казалась коварна и зла.
Наутро видали такую картину:
Труп статной дамы в канаве нашли,
А возле несчастной записка лежала,
И только два слова: «Малютка, прости!»
Жизнь так несложна, крайне так проста:
У ворот карета «Красного Креста».
Может быть, хотите знать, что там случилось?
Коротко и ясно: Маруся отравилась.
В мастерской бедняжка на машинке шила
И про свое детство вспоминать любила,
Как в далеком поле васильки сбирала,
Из душистых лилий как венки сплетала.
Смолоду Маруся на фабрику попала
И, как птичка, таять понемногу стала.
В Алешку-гармониста, бедная, влюбилась,
За него страдала, на него молилась.
А носил Алешка кудри золотые,
Знал великолепно песни городские.
Как Марусе бедной было не влюбиться,
Ну, как же при измене ей не отравиться!
Разлюбил Алешка бедную Марусю
И завел другую — новенькую Дусю.
А ее, бедняжку, с фабрики прогнали
И потом на Невском часто так встречали.
Вот вам и картина дна нашей столицы...
Сверху показались испуганные лица.
А Маруся сразу резко изменилась.
Нет уже Маруси, Маруся отравилась.
